ОЛАДЬИ
Уже выйдя из молочной, тетя Рива вспомнила, что Петя отказывается пить кефир:
– Не буду я эту кислятину пить! Мало того, что продукт невкусный, так еще ночью на горшок пришлось бежать!
Напрасно она, Рива, говорила, что напиток полезный. Напрасно ссылалась на на журнал «Работница». Все без толку. Уперся муж и ни в какую.
И что теперь с этой бутылкой, добытой в трудном бою с мадам Берсон, делать? Выходит, зря она сообщила мадам Берсон все, что она, Рива, о ней думает. Зря выслушала аналогичную информацию о себе. Гадость эта мадам. Мало ей трех бутылок, еще четвертую, последнюю заграбастать захотела. Но была, была победа за ней, Ривой. И бутылку кефира отстояла! И уползала прочь опозоренная мадам Берсон, сраженная пожеланием:
– Чтоб каждая капля этого кефира превратилась в керосин в твоем пузе! А каждая крошка, которую ты сожрешь, стала горящей спичкой!
Здорово она завернула, правда? Но, все-таки, куда девать этот проклятый кефир? Тридцать четыре копейки плачены! Цена двух буханок любимого Петей серого хлеба! И с мадам поссорилась… Впрочем, с мадам Берсон, как с гуся вода. Припрется вечером, как ни в чем не бывало, играть в девятку. Это у них во дворе игра такая. На деньги, между прочим. Выкладываются четыре девятки, а к ним можно по очереди приставлять карты по масти. С одной стороны восьмерки, с другой десятки. К десяткам валеты… Ну, и так далее. Ясно же! А у кого нужной карты нет, копейку положить в блюдечко-банк должен. Кто первый закончит, банк его! Азартно. Весело. Особенно, если выиграешь. Вот и собираются почти каждый вечер…
За этими мыслями добрела Рива до собственной кухни. Дорога, вроде, закончилась, а мысли нет.
Допустим, обед для Пети имеется. Рассольник, котлеты, макароны и кисель.
А вот чем угощать товарок?
У них принято: угощает хозяйка квартиры, где играют. А сегодня ее очередь. Не опозориться бы!
Сима всегда печет коржики. Маруся жарит сырники. Ленивая Аня покупает в гастрономе «Темп» на Полицейской, тьфу, Розы Люксембург, рулет. Нюся Накойхер ставит на стол дефицитную и невиданную на прилавках колбасу Московская. Даже Бетя, наверное, щось у лиси здохло, как-то угощала какой-то особой копченой селедкой, непонятного холодного копчения. Так та аж таяла во рту… Мадам Берсон никого к себе играть не зовет. А сама ходит… Но не быть же, как мадам Берсон.
Чем же, чем женщин побаловать? Да-да, женщин. Ибо Петя в такие дни уходит к Герцену поговорить о международном положении. Мол, оно его очень волнует.
А по дороге, почему-то, попадает к участковому Гениталенко. Так что, когда возвращается, от него просто несет спиртным. Но, что поделать? Надо же и Пете получить удовольствие. Тем более, к ним часто присоединяются утильщик Марик и грузчик мясокомбината Сема Накойхер. В общем, споенный коллектив. Ладно, пусть. Но чем, чем же угощать соседок?
И вдруг ее осенило: она пожарит оладьи! Кстати, и кефир не пропадет!
Рива разбила несколько яиц, вылила в миску, добавила злополучный кефир, немного сахара и стала сбивать все вилкой. Когда смесь стала однородной, поставила ее на малюсенький огонь. Потом начала сеять туда муку. Сеять муку надо обязательно.
Сеять… «Что посеешь, то и пожнешь», есть такая пословица. А Петя говорить иначе:
– Что посмеешь, то и пожмешь!
Он смелый ее Петя. Смеет говорить, что думает. Мало того, что женат на ней, еврейке, так еще и начальство критикует, спуска не дает. Вот и сидит частенько без премии. Повышения, хоть какого-то, надо годами ждать…
Просеяв муку, Рива добавила в тесто соль и буквально ложку постного масла и снова хорошо перемешала смесь. Вернее, уже тесто. Попробовала. Совсем не сладко.
– Вот так, вкладываешь в эту жизнь силы, здоровье, терпение, а она так часто бывает несладкой. Но ей грех жаловаться. Муж хороший, сын замечательный, мир уже почти двадцать лет. А что еще желать можно?
Тетя Рива добавила немного сахара, соду и поставила сковородку на огонь. Когда сковородка нагрелась, налила в нее масло. Базарное, нерафинированное. Всем оно хорошо: и запах приятный, семечковый, и вкус отменный, но пенится очень.
Так и в жизни. Ну, не может все быть хорошо!
Только обрадуешься, сразу то одно, то другое. И в самые хорошие моменты подспудно ждешь это – другое. И теряешься, когда его нет. И знаешь, что все равно придет, настигнет.
Рива слегка посолила кипящее масло, и оно улеглось, успокоилось. А она стала черпать столовой ложкой жидкое тесто и аккуратно лить его в сковородку. Дело спорилось. И в большую тарелку складывались румяные, пышные и, наверное, вкусные оладьи.
Наверное? Да, Рива их не пробовала. Во-первых, она была уверена в себе, а во-вторых, не станет же она пробовать раскаленную еду. Пусть остынет.
Есть раскаленное – это, как с Петей спорить. Он, когда заведен, всегда прав. Громок, да-да, голос повысить может, слова какие-то скверные вымолвить… Оно ей надо? Пусть покричит, потом возьмет газету «Советский спорт» и пойдет в спальню успокаиваться. Через час-полтора, проснувшись, он опять шелковый. Да-да, но до этого надо было дойти. Семейная жизнь тоже наука. И учение бывает и горькое, и сладкое.
Да, насчет сладкого. Надо к оладьям какое-то варенье подать. Какое?
Вишневое закончилось. Черешневое тоже. Клубничное? Жалко. Да и мало его совсем осталось. Абрикосовое не удалось в этом году. Не хватало ей еще замечания и насмешки слушать. Может, сливовое? Она его из сливы-венгерки варила. Отлично получилось. Так что, решено.
Гости сходились по одному, вернее, по одной.
Войдя, они принюхивались, норовя понять, каково было угощение. Кто-то нервничал, кто-то страдал, особенно мадам Берсон. Она таки пришла – о, чудо! – притащила баночку сгущенки. Большой, кстати, дефицит.
– От себя оторвала! – хвасталась мадам.
– Сама же три четверти упрет! – пробурчала тетя Аня. Она говорила тихо, но была услышана.
Мадам забрала банку и заявила, что вернет ее только после того, как выгонят тетю Аню. Ожидая изгнание тетя Аня зарыдала, обзывая сквозь слезы мадам предпоследними словами.
– Никто тебя прогонять не собирается! Уймись! – успокаивала ее тетя Рива.
– Тогда пусть она уходит! – упорствовала тетя Аня, продолжая свой рыдательный вокал!
– И уйду! И уйду! И банку заберу! – стала угрожать мадам Берсон. – Обойдетесь без сладкого!
– Подумаешь, – обиделась тетя Рива, – мы будем есть наши оладьи с вареньем.
Услышав такую «благую весть», тетя Аня рыдать прекратила, зато стала икать. А мадам Берсон срочно захотела мириться.
В общем, за какие-то двадцать минут, вооружившись мелочью, сели за стол.
Как хозяйка дома, отделив четыре девятки и поместив их на игровом поле стола, тетя Рива стала сдавать. Оглядев свои карты и прикинув шансы, мадам Берсон заявила, что Рива сдала неправильно, не дала сдвинуть после того, как потасовала колоду. Скрепя сердце, с ней согласились. Пришлось Риве сдавать снова. Уже по всем правилам. Маруся, у которой прежде было две десятки и одна восьмерка, обозвала мадам склочницей. Та ответила. В общем, игра проходила в теплой, дружеской обстановке.
Пришел дядя Петя. Он непроизвольно дохнул на дам, и у тех срочно появился аппетит.
– Давайте прервемся! – предложила Маруся.
-Ппп-равильно, – одобрил дядя Петя, – закусывать надо! – И потянулся к сгущенке, уже открытой и перелитой в вазочку.
– Петя! Спать! – голосом Василия Ивановича Чапаева скомандовала тетя Рива. – Немедленно!
От неожиданности и огорчения, Петя вазочку выронил. Она не разбилась, Но сгущенка оказалась разлита.
-Крахаидл! – обличила его мадам Берсон, – Зачем ты разлил мою сгущенку!
– Не твою, а нашу! – бестактно поддержала ее тетя Сима.
Но дядя Петя не обратил на это внимание. Он вел речь о международном положении, которая сводилась к постулату: – Эйзенхауэр, хоть и генерал, а сволочь. А Кеннеди, хоть и миллионер, а молодец и победит.
Тем временем вошла Рива с целым блюдом оладий. Тут всем стало не до дяди Пети, покойной сгущенки, кандидата Кеннеди и его верного соратника Джонсона. Впрочем, это не совсем так, ибо мадам Берсон втихаря макала Ривино творенье в пятно на скатерти. Заметив это, к ней присоединились остальные.
Когда гости ушли, на столе осталось опустевшее блюдо и почти сухое пятно на опозоренной скатерти. Но это все ерунда. И тетя Рива радостно улыбалась. Ведь она сегодня выиграла пятьдесят шесть копеек, а мадам Берсон проиграла целый рубль.
(с) Александр Бирштейн