В деревне ударили холода. Где-то оборвалась линия, и дом на три часа остался без электричества и газа. Когда всё закончилось, матушка в красках живописала свои страдания.
Вода в трубах встала, печь не справлялась с обогревом, у машины сел аккумулятор, генератор не завёлся.
– Я могла бы замерзнуть, – под конец многозначительно сказала матушка.
– Вы бы приехали и нашли мой обледеневший труп.
– И околевшую собачку, – добавила я.
Матушка нахмурилась и спросила, при чем здесь собачка.
– Если бы ты замёрзла, то Дульсинея и подавно.
– Ничего подобного, – решительно возразила матушка, – она забралась бы в меня, как… как…
– … как Леонардо ди Каприо в корову, – подсказала я.
Оказалось, что матушка не смотрела фильм “Выживший” и не знала о чудесном спасении Дикаприо, а выживание Дульсинеи собиралась обеспечить всего-навсего дублёнкой.
Мы с папой вкратце просветили её.
Матушка, ахая, выслушала наш рассказ, а затем с интересом спросила, откуда в безлюдных лесах у Дикаприо взялась корова. Так выяснилось, что мы оба перепутали корову с лошадью.
– В корове греться было бы удобнее, – заметил папа. – У неё желудок из четырёх камер.
– Дикаприо, запертый в рубце, – с нехорошей мечтательностью проговорила матушка.
Тут они с папой одновременно вспомнили, что в холодильнике остались фаршированные перцы, которые нужно доесть, и стали обсуждать, какую сметану купить на рынке в выходные.
Мне в принципе всегда нравился ход мысли моих родителей.
Но этот мне особенно близок: от страшной картины гибели в ледяном доме до чревоугодничества за каких-то пять минут.
К нам в дверь позвонил сосед и смущённо сказал, что они решили травить кухонных муравьев. Завтра к ним приедет специальная истребительная служба.
– Имейте в виду, – три раза повторил сосед.
Когда он ушел, ребёнок спросил, что всё это значит.
– Муравьи с котомочками к нам пойдут, – объяснила я.
Дитя не на шутку встревожилось.
– Почему мы ничего не делаем?
– А что мы можем?
– Тоже кого-нибудь потравить!
Коты переглянулись и торопливо побежали в разные стороны.
Прошло три дня.
Насекомые появлялись, но как-то вяло. Ребёнок трижды подбирал одинокого муравья, ползущего по безбрежней пустыне столешницы к батону, и выкидывал за окно. На втором муравье я выразительно сказала: “Серёжа, это последний русский”. На третьем, отправленном в полёт с пятого этажа, пропела: “В мой старый сад, ланфрен-ланфра, лети, моя голубка”.
В итоге ребёнок сидит и заинтересованно смотрит “Гардемаринов”, которых я до этого три года не могла ей подсунуть. Как все-таки извилист бывает путь человека к классическому кинематографу.
С утра двор засыпало снегом. Идёшь, а снег лезет буквально отовсюду, как манная каша из кастрюли.
Какая-то мелкая собачонка тщетно взбивала копытцами сугроб, пытаясь выбраться из него наружу.
– Зачем ты туда полезла, – флегматично сказала ей стоящая поблизости хозяйка. – Все умные люди по дорожкам ходят.
На словах “умные люди” пудель Патрик приосанился.
Собачонка, издав надрывный писк, выскочила, наконец, наружу и принялась ожесточенно отряхиваться. Отряхнувшись, вызывающе взглянула на нас и снова нырнула в сугроб.
– Может, мышкует, – предположила я.
– Нет, просто дурочка, – так же флегматично отозвалась хозяйка.
– Имей в виду, я тебя вытаскивать не буду, – твердо сказала она, обращаясь к хвосту, торчащему над снегом.
Когда мы обходили дом по второму кругу, она помогала псине вылезти.
Я утвердилась в мысли, что собака не мышковала. Она просто должна была убедиться, что её любят и вытащат из любого сугроба, даже если дурочка.
Елена Михалкова
