Писатель-беллетрист, сосланный в деревню, неумолимо превращается в писателя-почвенника.
Любое высказывание начинает со слова “народ”.
В рамках идей о самобытности обзывает угги валенками.
Требует репы на ужин.
К концу первой недели жизни в сугробах он отличает по голосу поползня от клеста.
К концу второй здоровается с клестом за лапу.
К концу третьей они скупо перетирают у плетня, что синицы – суки, от дармового сала рыло воротят, а ты попробуй откуси еловую почку в минус двадцать, попробуй!
К вечеру пятницы они идут в обнимку добывать бобра, возвращаются поодиночке, избегая показываться домашним.
Собаку Матрешку увезли в город.
В деревне осталось три семьи, их собаки перекликаются по вечерам: “У-у-у-жас!” “У-у-у-уйти бы в Алуууупку!”
На вышедшего к околице волка смотрят, как на идиота: братец, овец сожрали еще по осени, ступай, пока тут не сообразили, что из тебя выйдет отличный икеевский коврик свенгрымздурф.
Ночью уйма звезд, сириусы всякие, альдебараны толпятся над домом, светят наперебой, выходишь вечером и застываешь с задранной вверх головой, пока шея не заболит.
А в сугробе – жёстко.
На фотографии почему-то весна, хотя у меня даже телефон отказывается снимать, пока на него не наденут чехол из собачьей шерсти.
Елена Михалкова
