Страх неудачи.
Как-то задумалась об истоках своего очень жёсткого, часто чрезмерного отношения к людям, которые по какой-то причине кажутся мне недостаточно умными. И я (к своему большому сожалению и последующему раскаянию) их иногда незаслуженно обижаю. И я-таки вспомнила – откуда.
Шестой класс. Математика.
Я первые пять школьных лет была круглой отличницей, не затрачивая к этому никаких усилий. Всё мне давалось само собой, легко, играючи. Чем быстрее сделаю, тем скорее можно будет схватить книжку и спрятаться с ней. И все были довольны – родители и учителя, а я-то больше всех.
А в шестом появилась математичка Галина Павловна, надменная, красивая полная брюнетка, которая не испытывала ни малейшего интереса к тем, кто не всё и не сразу схватывал у неё на лету.
Она с удовольствием занималась с математически одаренными детьми, а остальным полупрезрительно “выводила оценки”. Именно от неё я услышала и запомнила, что “с возрастом человек не умнеет, просто лучше научается скрывать свою глупость!”
А я, как на грех, что-то не поняла, и пошло-поехало: одно стало цепляться за другое, первое непонятое рождало новое непонимание, а я уже приучила всех к тому, что во всём разберусь сама, самооценка была завышенная, и меня настиг ужас разочаровать в себе близких: я боялась признаться в том, что чего-то не понимаю и не могу понять без посторонней помощи.
В классе я моментально рухнула с Олимпа в категорию презираемых Галиной Павловной, но до домашних этот мой кошмар добрался не сразу.
И, наконец, всё-таки неисправимые тройки вынудили меня признаться, что так, мол, и так.
Исправлять ситуацию взялся папа и всё еще больше испортил: он, как и Галина Павловна, не переносил, если его не поняли с первого раза. Но его уровень был слишком сложен для 12-летней девочки, и я тоже не поняла. А вынести папино разочарование было выше моих сил.
Я рыдала и не могла даже маме признаться в происходящем.
Но она догадалась сама и отвела меня к своей сослуживице, у которой было трое детей, но не было мужа и денег. Как мама догадалась, что именно мне было нужно, я не знаю, – но она догадалась.
Варвара Потаповна Гимельфарб (не смейтесь, её правда так звали!) была огромная, как ледокол, говорила басом, курила Беломор, и её кровные дети в ужасе улепетывали от неё врассыпную, как только она поднимала на них глаза. Я так даже и не узнала, как их зовут.
Занималась она со мной три недели, по два занятия в неделю.
После второго занятия с ней я догнала лидеров класса; после четвертого – в глазах школьной математички появилось уважительное недоумение, потому что я перерешала чуть ли не целиком оба задачника – и по алгебре и по геометрии; после шести моих занятий с Варварой было решено, что репетитор мне уже не нужен.
Более того, она была приглашена в наш дом на устроенный в её честь ужин, потому что перед тем папа был вызван в школу, осыпан комплиментами, и назван “великим педагогом” (о существовании Варвары никто не знал, а папа, похоже, тоже не сознался).
Так вот, за этим ужином громадная Варвара, выпив три-четыре рюмки водки, сказала:
“Самый ужасный страх – это страх неудачи. Не сама неудача, которую каждый может пережить, а именно страх того, что она вдруг случится. Я, знаете ли, это постигла на своём горьком опыте – очень боялась разочаровать своего мужа. Так боялась, что разочаровала его в себе более, чем полностью!”
Педагогичная мама быстро выпроводила меня из-за стола.
С математикой у меня с тех пор всё было хорошо, но вот про страх неудачи я запомнила навсегда.
Потому что неудачу можно пережить и даже исправить.
А вот страх неудачи никогда не позволяет добиться удач.
(с) Ирина Павлова