– А ты знаешь, где душа в теле располагается?
– Везде, наверное…Ну, нет, не знаю.
– Видишь ямка у основания шеи, там где ключицы… Вот. Там душа обитает.
Помнишь бабушка говорила: “Дай тебя в душку поцелую!”…
Дай я тебя в душку поцелую…Был такой разговор. Была такая бабушка. И я внука своего в “душку” целую, а он хохочет…
Я вот про что. Сижу с ковидом и вокруг меня народ с ковидом собрался онлайн. И родственники их. И возникло такое чувство, что у всех где-то в районе “душки” собралось такое спрессованное, скрытое горе. И давит комочком на душу.
Скрытое горе – это такая субстанция, которая всегда формируется в период затяжной общей беды, хаоса и неразберихи.
Оно состоит из тревоги за родных, за себя, за дом, за страну, за будущее детей.
Его не принято показывать, потому как скрытое и все.
Глаза веселые, голоса бодрые, твердый шаг, флаги по ветру. Только глубоко ночью, когда ни глаз не видно, ни лица можно вытащить этот комок из-за пазухи и поплакать, побояться в подушку. А утром опять – “взвейтесь, развейтесь” и в атаку.
Историю расскажу… не про ковид и даже не про Россию, но – правда и так оно и было…
В 1995 году в Бергамо я попала в серьезную автомобильную аварию и меня повезли собирать обратно (ручки, ножки, челюсть) в их католический госпиталь.
После операции и реанимации я, наконец, оказалась в палате.
Это было почти Палаццо эпохи Возрождения.
Огромная комната с резными потолками и распятьями над кроватями. Там нас было двое.
Я и смуглая женщина лет 60-ти.
Челюсть у меня была раздроблена и говорить я не могла, чем очень огорчала соседку.
Но к ней каждый день приходило от 10 до 20 человек самых близких родственников – навещать.
Она гордо проводила экскурсию: сначала все подходили к моей кровати, соседка каждый раз рассказывала мою историю и каждый раз они цокали языками и говорили:
“Такая молодая, такая красивая сеньора! Какое горе!”
Потом они садились за большой стол и перекусывали, каждый раз приглашая меня. Я каждый раз показывала на скрепленную челюсть.
Они опять заводили:
“Такая молодая, такая красивая сеньора! Какое горе!”
Потом они все галдели, обнимались и целовались и прекращалось это только к 18 часам, когда выгоняли посетителей.
Доставали они меня страшно. Я мечтала о большой пушке, чтобы их всех расстрелять. Но сделать нельзя было ничего и я просто старалась абстрагироваться от этого итальянского кино.
Но был среди них такой смуглый пожилой мужчина, который не охал с больной, не обнимал ее, не целовал. Всю дорогу сидел на табуретке как бы в сторонке.
И только когда все уходили, он подходил к женщине и вкладывал ей в руку что-нибудь: конфеты или распятие или молитвенник или цветок. Что-нибудь маленькое. А потом молча уходил.
Она говорила, показывая на дверь:
– Marito…
И потом целовала то, что он ей вложил в руку.
А на пятый день случилось непредвиденное. Утром она встала в туалет и упала на полпути. Я вызвала врачей …..
Инфаркт…
Не откачали.
Вечером в мою палату зашел этот мужчина.
Он сел на свежезастеленную кровать и сидел долго долго.
Смотрел в окно.
Разрешенное время для посещений кончилось.
Мед.персонал заглядывал, но не трогал его.
Я боялась пошевельнуться, пришла сестричка с уколами, я взглядом попросила попозже. Она кивнула.
Наконец, он поднялся и положил на подушку кулек леденцов. Погладил изголовье и вышел.
Я никогда еще так не плакала по незнакомой женщине, как в ту ночь…
Ольга Ускова
