Мое детство прошло в однокомнатной квартире на пятом этаже обычной хрущевки.
Нашей соседкой по лестничной клетке была Екатерина Васильевна Семенкова. Муж ее был подкаблучник. Сын рохля. А сама она была хамка ненормальная. Моя мама с ней дружила.
Я хочу, чтобы вы представили высокую статную женщину.
Двигалась она плавно, как парус и вокруг ее крупного тела всегда струилось что-то невообразимое.
Леопардовое шелковое.
Ярко-синее льняное.
Или фиолетовое из тафты.
Голову со светлым каре венчала шляпа с пером.
Или розой из органзы.
Голос ее был академичен.
Взгляд внимателен.
И смеялась она так, что голуби тревожно взлетали в небо.
Вечером она включала магнитофон.
Челентано. Альбано и Ромину Пауэр. Пугачеву.
Магнитофон выставлялся в окно, Екатерина Васильевна наряжалась в вечернее платье из черного бархата с серебряной отделкой по роскошному смелому декольте, накрывала на балконе крошечный столик и они с мужем пили чай или вино под музыку.
В выходные они всей семьей загружались в желтый “москвич”. Екатерина Васильевна в шляпе.
Тихий муж, чье имя я не знала, в очках и со смешным, почти детским сачком для ловли бабочек.
И худенький, высокий мальчик, который не поднимал голову от книги.
Мой папа часто уезжал в командировки, муж Екатерины Семеновны задерживался допоздна в своем “почтовом ящике” и тогда она приходила к “нам на огонек”, на нашу кухню с оранжевым абажуром над столом и пила чай из оранжевых чашек в горох.
И если молодые мамины подружки приходили жаловаться на своих мужей, детей, свекровей и родителей, то Екатерина Васильевна на вопрос: “как дела?” – отвечала: “лучше всех”.
Хохотала. И заставляла мою двадцатитрехлетнюю маму красить глаза и укладывать волосы.
– Все равно ложиться спать, – говорила мама.
– Вот и ляжешь спать красивая.
Она подарила маме кокетливый шелковый халатик и что-то там еще “не для детских глаз” из полупрозрачных кружавчиков и невесомых веревочек.
Я до сих пор удивляюсь, как у такой крупной и громкой женщины были настолько изящные манеры и как она сидела на наших табуретках, словно не касаясь поверхности и с идеально ровной спиной.
Папа часто говорил:
– Хорошая она была женщина, умела радоваться, я никогда не видел, чтобы люди так радовались, как она.
Однажды мою маму срочно увезли в больницу. Папа был в командировке, ему дали телеграмму, вторую телеграмму папиным родителям в другой город и маминым в другую страну.
Я сидела в комнате на своей тахте и ужасно боялась, что мама не вернется. И я останусь одна в этой пустой квартире.
И у всех нормальных маминых подружек вдруг оказались неотложные дела, и только ненормальная Екатерина Васильевна сказала взять куклу, свежее белье и ночную рубашку и идти к ним.
Сына переселили на раскладушку, меня устроили на его кровати и весь вечер, мальчик, который никогда не был замечен в шумных дворовых играх и которого считали полоумным рохлей, рассказывал мне про чайные клиперы, про батискафы и как поезд едет по арочному мосту и не падает.
Потом меня обнаружили в прихожей, где я методично переворачивала обувь Екатерины Васильевны.
Брала туфлю, рассматривала каблук и аккуратно ставила на место.
Я искала ее мужа-подкаблучника.
Сначала я посмотрела в почтовом ящике, но там его не было. Екатерина Семеновна хохотала. Хохотала до слез и не могла остановиться.
Я часто ее вспоминаю. Как вспоминают сцену из фильма или цитату из книги, которую не понял в детстве, но запомнил и со временем все услышанное и увиденное обретает совсем другой смысл.
Она действительно была ненормальной. Она хотела радоваться и радовалась.
У нее было вечернее платье и она находила поводы его надеть.
Даже если поводом было посидеть красивой рядом с мужем на балконе под песни Пугачевой.
И муж ее действительно в глазах тетенек из нашего двора был подкаблучником.
Потому что шел после работы домой.
Не с мужиками на рыбалку.
Не с друзьями в гараж.
А домой.
И дома с женой в красивом платье ему было лучше, чем в гараже и на рыбалке.
И сын ее был рохлей.
Не гонял по крышам голубей и не лазил по стройкам, а помогал маме по дому и читал книжки.
И получил свой первый патент в двадцать лет.
В сорок стал долларовым миллионером от науки.
И все она знала, что про нее говорят.
Только не молчала в ответ, как нормальная. Поэтому и хамка.
Не опускала глаз. А гордилась. И мужем и сыном. И платьем своим красивым. И шубой.
Ей говорили, что она, как дура, в этой шубе летом на балконе.
Только не для них она наряжалась, а для мужа своего.
Радовалась и гордилась, что муж у нее такой, что ему такую премию дали, что хватило и на шубу, и на шапку и на сапоги.
Легко быть ненормальной среди нормальных.
Но только норма – это не про счастье. Норма – это, как у в всех.
Но как у всех не обязательно так, как надо тебе.
У меня есть вечернее платье. Шелковое с открытой спиной. Цвет “синий пепел”. Сейчас надену его, накручу волосы, накрашу глаза и буду мечтать о лете и пить с мужем чай. А потом лягу спать красивая.
Это все, что я хочу сказать вам сегодня.
Обнимаю.
(с) Елена Пастернак