«…А знаете, чем различаются Владимирская Божья Матерь и Сикстинская Мадонна?» – спросил однажды Николай Николаевич.
Я немного смутился, понимая, что на такие вопросы должен отвечать тот, кто спрашивает.
Он сказал: «Так вот, милостивый государь, (он так иногда обращался ко мне, младшему, и эти слова очень странно звучали, наверное, в бараке, где слышались крики, бормотанье какое-то, мат, кто-то просто бубнил) – разница в том, что когда Сикстинская Мадонна смотрит на вас, то она видит вас таким, каким я вас вижу – в вашем бушлате, с вашими голубыми глазами, видит физически.
А Владимирская Божья Матерь не видит вас совсем такого, как вы есть, то есть смотрит на вас и вас не видит, она видит только душу без вашей плоти, сущность, а не физическую оболочку. Вот почему эта икона приписывается святому Луке: не за её внешние достоинства, а за сверхчеловеческое прозрение…».
(Из воспоминаний профессора-искусствоведа В.М. Василенко о своём старшем товарище и наставнике Н.Н. Пунине).
* * *
Можете не соглашаться со мной сколько угодно, но я вообще считаю, что место иконы там, для кого она написана. И поверьте на слово, именно там она – можно сказать, волей Божией – сохраняется лучше, чем в музее, со всеми музейными предосторожностями.
Вот икона Филермской Божией матери (считается, что прижизненный потрет Богородицы, писанный апостолом Лукой) хранится в музее, с микроклиматом и под сапфировым стеклом, которое обеспечивает идеальное для сохранности иконы светопреломление.
И она там “гаснет”: изображение превращается просто в тёмное пятно.
Но стоит к этому сапфировому саркофагу подойти человеку, как рисунок в этом пятне сам собою начинает проступать, и открываться. А когда человек от неё уходит – икона снова “гаснет”.
Пока икона находилась в Цетиньском монастыре, ничего похожего не было: она всегда была изоражением, а не “тёмным пятном”.
И, кстати, работы Караваджо, писанные по заказу общины Церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези, и никогда не покидавшие её стен, подтверждённо имеют идеальную сохранность.
В Букингемском дворце висят работы Тициана, Гверчино, Гвидо Рени, Вермеера, Рембрандта, Ван Дейка, Рубенса, Яна Стена, Клода Лоррена и Каналетто.
Просто, без всякого микроклимата, висят себе на стенах в жилом здании, где едят, пьют, а раньше еще и детей рожали. И ни одного стона страдальца по поводу этого безобразия я сроду не слыхала. Кому кажется, что всё это – чисто из-за беспокойства за шедевр, просто замечу: “вы, как дети, господа!”
(с) Ирина Павлова